Сегодня:
Мы в соцсетях
СелНовости
Через пять лет после салюта Победы пришел демобилизованный старший сержант Ульянкин в военкомат становиться на учет. Подает документы, а там среди прочего черным по белому написано, что воевал служивый с декабря 1943 г. по октябрь 1944 г. в 17-м ОШБ. «Что за ОШБ такое?» - спрашивают Уль¬янкина. «Отдельный штур¬¬мовой батальон», - бодро отвечает он. Кадровик одобрительно закивал головой и за¬писал, что старший сержант Александр Ульянкин, 1925 года рождения, служил в 17-м штурмовом батальоне. Потом выяснилось, что и возраст, и воинская часть у новоприбывшего указаны не совсем точно.
Голубиный бунт
Видимо, на роду у младенца была напи¬сана жизнь наперекосяк. Нарекли в челя-бинском доме малютки брошенное дитя Сашей Ульянкиным, год рождения проставили 1927-й и отправили в путешест¬вие по детским домам необъятной родины. Побывал Сашка и в Тюмени, и в Но¬во¬-сибирске, и в Омске, и даже в порту Игар¬ка - как по этапу проехал. И отовсюду бежал. «Кормили плохо?» - спрашива¬ем Алек¬сандра Федоровича. «Нет, - гово¬рит. - Харчевались даже пожирнее, чем ны¬нешние детдомовцы. Просто неугомонным я был. Особенно если директор дурной попадался». Последним детским при¬ютом для трудного пацана стал петропавловский детский дом Муромцевского района Омской области. Отсюда и в колонию попал, но пробыл там всего три дня.
Дело было так. Работала перед войной в Петропавловском детдоме директрисой «хорошая тетка». И разрешила она ребятишкам в коридоре между спальной комнатой и кухней держать голубей, ежей, кроликов, даже змей. «Мы всякую живность тогда очень уважали», - вспоминает Ульянкин. А потом директрису перевели куда-то и вместо «хорошей тетки» поставили над сиротами «злого дядьку». Пошел он обозревать свои владения. В коридоре чуть на ежа не наступил. От змеи в испуге отскочил, голуби по щекам крыльями отхлестали. Тут же издает новый директор первый приказ: сделать «живой уголок» мертвым. «Как так? Нам бывшая директорша разрешила!» - возмутились юные натуралисты. «Молчать!»
Заскрипели зубами пацаны и решили устроить бунт. Верховодил Ульянкин. А усмиряла милиция. Отправили бунтарей в детскую колонию. Те через несколько дней сбежали... опять в Петропавловский детский дом. Директора все же сняли, а мальчишек обратно «за колючку» отправлять не стали... А тут и война началась.
По году - за каждый патрон
- Созвали всех на площадь, - рассказывает Александр Федорович. - На митинге председатель объявил, что фашист¬ская Германия напала на нашу Родину. Мы, детдомовцы, хоть и трудные дети были, но воспитаны патриотично. Посмотрел я на площади на лица своих дружков - хмурые, злые, незнакомые какие-то. Кончилось детство. Нам уже по четырнадцать было. Сказали, что вместо мужиков, ушедших на фронт, направят нас в колхоз, чтобы по-быстрому выучились на комбайнеров и трактористов.
Но обманули взрослые пацанов. Вместо штурвала комбайна сунули им в руки кнуты - коров пасти. Старая бабка была пастухом, а они у нее - подпасками. Не мужское это дело, решила повзрослевшая в войну ребятня и дала деру в город. Правдами-неправдами поступили в «ремеслуху».
«Не досталось им даже по пуле, в «ремеслухе» живи да тужи», - пел про подростков 40-х Владимир Высоцкий. Но Сашка тужил недолго. Его неугомонной душе тесно было за учебной партой. Пошли они с другом «на фронт записываться». «Сколько вам годков-то?» - спросили в военкомате. «Уже пятнадцать», - гордо заявили новобранцы. «Идите-ка отсюда, вояки...»
Тогда Ульянкин делает «второй заход» и указывает дату рождения вместо 1927-го 1925 год. Приняли в школу снайперов. Форму дали, стрелять научили, скоро должны были отправить на фронт. А пока Ульянкин ходил в патрульный наряд по городу.
Вспоминая о том времени, Александр Федорович сокрушенно качает головой.
- Как-то пришли из патруля. Я хватился - а десяти патронов нет! Пять в карабине, а в кармане прореха. Старшина торопит: «Ульянкин, патроны сдавай». «Сей¬час», - говорю. Потом вижу, сколько ни крутись - не выкрутишься. Со стола у стар¬шины «стебануть» недостающие нет никакой возможности. Вытянулся во фронт и рапортую: «Я их в «лонжероне» обронил, товарищ старшина». Лонжерон - это такой сортир в виде траншеи. Думаю, в дерьмо лезть не заставят. Но тут старший лейтенант подскочил: «Лезь, - кричит, - сукин сын! Ты их отдал врагу, теперь он этими патронами будет нам в спину стрелять!» И давай меня танковыми крагами по лицу хлестать. Психанул я: «Меня да¬же отец не бил!» Ну и боднул старлея головой. Тот ударился башкой о тренажер танка. Арест и трибунал. Там мне все припомнили: и потерянные патроны, и «рукоприкладство к офицеру», хотя я его руками не трогал...
Отец Ульянкина и вправду не бил, потому что его у Сашки не было. За пособничество врагу 15-летнему пацану дали 10 лет с заменой штрафбатом.
- По году навешали на каждый патрон, - усмехается Александр Федорович. - Еще помиловали, можно сказать. Видимо, учли, что я детдомовец.
На войне как на войне
Александр Федорович Ульянкин чем-то напоминает Василия Теркина. Про военные передряги рассказывает красочно, но просто, иногда удивляя. Например:
- А мне даже нравилось в штрафной. Ни перед кем мы в струнку не вытягивались, да и резкие замечания нам командование опасалось делать. Мы же штрафники. Чего нам бояться? И так на смерть посылают. Если что: «Да пошел ты...» Спирту давали хоть залейся. Кормили неплохо. Винтовки с примкнутым штыком в руки - и вперед, в атаку!
- «За Родину!», «За Сталина!» кричали? - спрашиваем Ульянкина.
- Нет, - смеется он. - Орали «Вперед!» - ну и дальше... в рифму. Командиры взводов и рот тоже были штрафники, - вспоминает Александр Федорович. - А комбат - тот из регулярной. В Молдавии под деревней Копанка ставит нам задачу: атаковать и перерезать коммуникации противника. А против нас стояли румыны и власовцы. Румыны - вояки хреновые, а вот власовцы сражались отчаянно, хотя штрафников и побаивались. Вот дождик моросит, сумерки. По¬слали двенадцать человек «колючку» ре¬зать, остальные за ними. Фашист проклятый навешал на проволоку консервных банок. Они загремели. Начали нас косить в упор. Из 900 человек в живых осталось восемь... В том числе и я, тремя пулями прошитый, - Ульянкин замолкает.
- Значит, искупили кровью? - осторожно спрашиваем.
- А я никому про искупление не до¬кладывал, - хитро прищурился Александр Федорович. - Это вы фильма недавно по телевизору насмотрелись. Скажу честно, мне он не очень понравился. Не все так было, как в картине показано.
Ульянкин имел в виду телесериал «Штрафбат».
- С чем же вы не согласны?
- Ну во-первых, после боя в лазаретах не знали, откуда ты - из штрафной или нет. Во всяком случае, сами об этом не говорили. Вообще, вольные разговоры штрафники между собой, как в кино, никогда не вели.
Патриотизм у нас был настоящий. И офицеры-штрафники с уголовниками вместе не воевали. Была у нас рядом «Команда-300» - вот это и были уголовники. И оружия у нас автоматического не было, и саперных лопаток не выдавали. Окапываться штрафникам нельзя - только вперед. Заградотрядов за нами никаких не было, но и наград не давали.
- И что? Никто назад не поворачивал? - вопрос бестактный, но мы Ульянкину его задаем. Он удивленно пожимает плечами.
- Да мы тогда и не думали об этом. Только вперед! А после атаки кто живой - в лощину и отдыхай как хочешь.
Мы виновато переглядываемся. Затянувшуюся паузу прервал сам Ульянкин:
- Рассказать вам, как складываются бай¬ки про войну? Служил у нас один солдат. За жратву готов был под пули лезть когда угодно. Вот раз получилось, что мы на одной стороне дороги, а полевая кухня - на другой. Дорога простреливается. Ну наш обжора почувствовал голод, взвалил бидон на плечи - и за кашей. Мы его отговаривать - бесполезно. Жрать, мол, хочу - и все! До кухни добежал, горячей каши на¬лил в бидон до краев и обратно. Тут немец огнем его и прихватил. Пал он ничком, а крышка-то бидона открылась, и кипятком башку ошпарило. Отлежался в ла¬зарете, вернулся обратно с перевязанной головой. В общем, рубцы и шрамы. «Что дома-то скажешь, когда вернешься?» - спрашиваем. «Скажу, что в танке горел».
Отвоевался
Старший сержант Ульянкин после вы¬писки из госпиталя командовал взводом уже в обычных войсках. Прошел Молдавию, Болгарию, Румынию, Венгрию. Вер¬ховный совет Болгарии даже наградил русского бойца медалью «Отечественная война 1944-1945 гг.». А еще Александр Федорович имеет медали «За отвагу» и «За победу над Германией». Эти награды Ульянкин получил уже после штрафбата. А День Победы встретил в Граце. Даже успел побыть комендантом пригорода этого австрийского городка.
Правда, опять не без приключений. Однажды попытался незадачливый комендант утихомирить чрезмерные донжуанские порывы нашего офицера к австрийским дамам. А Ульянкина вместо благодарности в клетку разбомбленного зоопарка запихнули. Хорошо ехал мимо генерал, возмутился. «Как?! Победитель - в клетке?! Австрияки ходят, смотрят!» Так и обрел старший сержант Ульянкин свободу. В который раз.
Потом уже освободился он и от военной службы, демобилизовавшись в 1950 году. Звали его однополчане и в Грузию, и в Молдавию, и на Украину. Но вернулся Ульянкин в родной петропавловский детский дом Муромцевского района к «сестренке»-детдомовке Ирине Волковой, которая там работала пионервожатой. Детдомовцы ведь все друг друга звали «братишками» и «сестренками» - это их семья. И вскоре стала «сестренка» женой Александра - Ириной Александровной Ульянкиной. Прожили вместе супруги уже 54 года, дети своими семьями обзавелись, внуки подрастают...
Любит Ульянкин читать книги, охоти¬ться, играть на гитаре, рыбачить. И рисовать. Дома у него целая картинная галерея. Говорят, характер человека можно узнать по почерку. Когда смотришь на пей¬зажи Ульянкина - деревня, залитая лун¬ным светом, или коровы, мирно пасу¬щиеся на лугу, - ни за что не подумаешь, что автор этих картин воевал в штраф¬¬¬бате.
Может, не так уж и приукрасил Александр Федорович в военкомате, расшифровав ОШБ как «Отдельный штурмовой батальон»? Действительно, участь штраф¬ников на фронте - это сплошной штурм. Да и по жизни Ульянкин, можно сказать, взял штурмом свою судьбу, заставив перейти ее в нормальную колею.
Автор: Авдеев Михаил